И, подводя на этот раз итог по теме Атоса и миледи, вот такое посвящение

Автор Мари де Лин

В честь 13 июля


Что есть ваш блеск пред мертвой красотой?
Что наш язык пред языком созвездий?
Не стоит, люди, забывать о той,
Умершей в мести, жаждавшей возмездья.
Что ваша стать пред статью той лозы?
И пыл – смешон, и взор – пугливо-ярок.
И жест, и взгляд, и чистота слезы –
В сравненье со свечой – пустой огарок.
Что наша боль? Притворство и обман.
И грош цена томленьям и уловкам.
И меркнет всяк, как меркнешь ты сама,
Пред ликом той прекраснейшей воровки.
От всяких бурь и снов – недалека,
Одна, та, что посмела быть любимой.
Незаменима. В сердце и руках.
В душе и памяти его – незаменима.
Сменился год. И умерли надежды,
Вино отчасти вытеснило лоск.
Но идеал в душе остался прежним –
Лазурность глаз и золото волос.
И под руками вновь пылает плоть…
Но побежден порыв – лишь сделал милость.
Невинность всем страстям не побороть,
Пусть это даже лживая невинность.
Чего ж нам ждать? Надежд прощальный звон.
Для тех, кто проклинал ее, как прежде,
Любимая его – живое зло,
За пепел, за обман его надеждам.
О, не решай за тех, кто был влюблен!
Что вам в вине ее? Его бессмертной славе?
Решают сами пусть. И лишь вдвоем.
Оставим, господа… прошу – оставим…

Красная голубятня (Атос)
Автор Nataly



Трактирщику вновь не повезло. После бывшей три дня назад ссоры гвардейцев Его Высокопреосвященства с нами он сменил хлипкие липовые и березовые лавки и столы на мощные дубовые. Все бы хорошо, но сегодня сюда пришел Портос. Собственно, кроме Портоса здесь были еще и мы с Арамисом, но на фоне Портоса мы смотримся так… рыбацкие лодочки возле флагмана эскадры. Можно и не заметить с непривычки. По крайней мере, Арамиса многие из наемников всерьез не приняли. И зря.
Я откупориваю очередную бутылку хереса – странно, но в здешней дыре есть приличное вино. Портос с интересом рассматривает обломки лавки, Арамис с досадой любуется на царапину на розовой -- идеального цвета – щеке. Надо же, и зеркальце не разбилось. Почему--то рана на руке интересует его намного меньше.
-- Портос, -- деликатно спрашиваю я.—Вы хотите ее починить?
-- Тут уже не починишь,-- вздыхает он. – Господа, а кто первый начал? Мы или они?
-- Ну… -- задумываюсь я.—Если учесть, что Д' Артаньяна сегодня нет с нами, то скорее всего они.
-- Не буду против, если его еще несколько дней не будет рядом со мной, – выдает Арамис, отвлекшись от созерцания царапины. Его губы кривит идеальная улыбка – белоснежные зубы обнажены ровно настолько, что бы создать видимость сердечности. Да, на сей раз наши мальчики поругались всерьез. Шутки Д' Артаньяна никогда нельзя было назвать приличными, а вчера он проехался своим юмором по дамам высшего света, в основном по герцогине де Шеврез. Поскольку Арамис всегда отрицал знакомство с ней, в открытую возразить он не смог. Но и не смолчал. Потому-то Д' Артаньян сегодня караулит в одиночестве. Они с Арамисом вообще с трудом понимают друг друга. Привыкшему держать себя в любой момент в руках аббату тяжело принять милую непосредственность Шарля, который без тени сомнения втягивает других в свои авантюры и устраивает скандалы, если что-то не так, как ему хочется. Оба совершенно не понимают, почему другому все сходит с рук. Я не злюсь ни на одного, ни на другого, хотя нам с Портосом бывает тяжеловато.
-- Да прекратите вы убиваться, Арамис – как всегда кстати замечает Портос.—Вы же заступились за честь дамы.
Судя по кислой мине Арамиса, честь дамы для него сейчас не так важна, как подпорченная внешность. А я внезапно понимаю, что вся эта история мне очень не нравится. Мне не нравятся закутанные по самые глаза дамы, приходящие в трактир, полный разной швали, обычной для военного времени. Мне не нравятся мужчины, не выходящие из комнаты, когда дверь в эту комнату выбивает добрый десяток пьяных солдат. Сомневаюсь, чтобы дама со спутником увлеклись настолько, что не слышали ни ударов в дверь, ни шума драки. Держу пари на что угодно, эта парочка – агенты кардинала. Меня передергивает. Шпионаж – слишком грязная вещь, что бы ей занималась женщина. С моей точки зрения маркитантки и полковые шлюхи честнее и порядочнее, чем изящные светские женщины, прыгающие из постели в постель в поисках обрывков тайн и заговоров—они не таятся..
Вино закончилось – как всегда внезапно и некстати. Трактирщик виновато развел руками и попытался рассказать мне, что все бутылки разбились по нашей вине. У меня нет желания с ним разбираться. Мы поднимаемся и выходим.

От свежего ночного воздуха из меня выходит весь хмель. Завернувшись в плащи и приготовив пистолеты, мы едем по проселочной дороге. Именно в такие моменты я особенно четко понимаю, что здесь – война. Не в окопах, не в бою, не тогда, когда расстреливают пленных и дезертиров, а когда едешь дозором и не знаешь, что будет через минуту и кто те люди, что едут навстречу. Вот как сейчас.
Арамис и Портос не сговариваясь выхватывают пистолеты,осаждают коней и берут на мушку всадников. Я выдвигаюсь вперед и спрашиваю, кто идет. Выстрелы в ответ не раздаются, что уже приятно. Но в ответ нам задают такой же вопрос. Это уже что-то новое -- спрашивать мушкетеров королевского полка имеет право не всякий. Старший офицер? Что ж посмотрим. Я, опустив руку на голенище сапога в котором удобно лежит испанский кинжал, приближаюсь к нему на то расстояние, которое еще называется безопасным. Мы обмениваемся парой хлестких любезностей – не люблю, когда какие-то встречные требуют от меня объяснений. После этого один из всадников сдвигает капюшон. Я снимаю шляпу и склоняю голову к самой гриве лошади. Добрый вечер, Ваше Высокопреосвященство… Интересно, куда меня посадят на этот раз? Хорошо бы, если на гауптвахту…
Однако Ришелье сегодня настроен мирно и просит сопровождать его. Даже делает комплимент—мы разом зарываемся лицами в гривы лошадей. А сопровождать, очевидно, в «Голубятню»—до Ла Жарри далеко, больше здесь ничего нет. Кажется, пора каяться, пока нас не оклеветали. Я с жаром повествую о том, как мы – три ангела -- отстаивали честь, достоинство и саму жизнь незнакомой дамы.
Кардинал не дурак и начинает задавать вопросы. Отвечаем осторожно и уклончиво – Его Высокопреосвященство в свое время упорно не верил, что я лечил в Форже больную печень вместе с друзьями, которые глотали целебную водичку за компанию. Теперь у него есть шанс отыграться – засадить нас за подрыв мощи армии в военное время. Лупили-то мы своих, а не протестантов. За такое сейчас вешают. Из осторожности я уменьшаю количество пострадавших, а Арамис делает ангельское лицо. Портос же принял позу искреннего раскаяния – часто вздрагивает плечами и шумно вздыхает. Самое интересное, что Д' Артаньян опять вышел сухим из воды: обычно мы с ним не расстаемся. Его просто опасно оставлять одного. Кардиналу очень не нравится предположение, что мужчина, спрятавшийся в комнате – трус. Зато он крайне интересуется, что солдатня хотела от женщины и не видел ли кто-то из на эту даму.Что хотели, что хотели…Что вообще могут хотеть пьяные солдаты от женщины?! Пригласить на обед. Или обедню. Кардинал даже не пытается скрыть свое беспокойство судьбой своих агентов. Они не простые птицы. Я что-то отвечаю, склоняюсь в поклонах, даю шпоры коню и не перестаю сопоставлять факты. Собственно говоря, с того момента, когда Д' Артаньян радостно показал мне кольцо моей матушки, я только этим и занимаюсь. А уж когда он ввалился в мою спальню в женском платье у меня просто не осталось других занятий. Кардинал, убедившись, что крылья наши по-прежнему белы и ни одно перышко не запятнано, отправляется в «Красную Голубятню». Если бы его просто привлекло название, было бы очень неплохо, но мне так никогда не везло. Он уверенно направляется наверх. К прекрасной – как утверждает Арамис, ему верить можно, он в этих делах знаток - незнакомке.
читать дальше

Мы остаемся внизу. Предположения кем эта дама доводится кардиналу быстро заканчиваются. От нечего делать Портос и Арамис достают кости. Я расхаживаю от стены к стене, пытаясь докопаться до истины.
Итак, что у нас есть? У нас есть заклейменная красавица, которую все называют миледи, бывшая любовница Д' Артаньяна, которая обещала его убить. К слову сказать, за дело. Д' Артаньян утверждает, что она – шпионка кардинала. Я ему почти верю. Она носила кольцо, которое я когда-то дарил любимой, обожаемой супруге и которое, как я вспоминаю было на моей жене в момент смерти. Теперь я могу сказать – попытки смерти. Кроме того, она и по описанию похожа на мою … можно сказать, вдову. Я почти уверен, что это она. Интересно, где псевдо-братец?Я ерничаю сам с собой, пытаясь успокоиться. Не получается. И мысль о том, что граф де Ла Фер давно мертв и меня – мушкетера Атоса -- ничего это не касается, не помогает. Меряя шагами комнату, я разбираю какие-то голоса, доносящиеся как будто из-за стены. Нет, не из-за стены… Да заткнитесь же вы оба, игроки несчастные! Каминная труба. Я подхожу ближе и понимаю, что можно разобрать разговор, идущий наверху. И разговор крайне интересен. Кардинал видно дошел до крайности в отношениях с Бэкингемом и Бэкингему ничего хорошего уже не светит. Там, наверху, обговаривается политическое убийство. Вернее, кардинал пытается уговорить агентессу – миледи, как он ее называет-- на устранение английского министра. А она не соглашается – хочет гарантий. Не глупа, очень не глупа. Интересный разговор, с историческими аналогиями, с неожиданными доводами обеих сторон.
Портос принес мне стул. Благодарю, я и в самом деле застыл у этой трубы в крайне неприглядной позе. Они с Арамисом так же устроились рядом и вовремя – разговор пошел о Д' Артаньяне.
Выдать патент на убийство Бэкингема Ришелье не соглашается – он крайне не глуп, если не сказать—крайне умен. Но вот помочь бедной женщине отомстить своему обидчику – это долг порядочного человека. Приговор Д' Артаньяну произнесен. Глядеть на побагровевшие лица друзей забавно – от моего кровь отхлынула. Я успокаивающе поднимаю руку – разговор идет к развязке. Только мне ждать ее нет смысла. Ришелье подпишет все, что надо. Жизнь королевского мушкетера без роду -- племени против жизни первого министра Англии – это даже не смешно. Не обсуждается, господа.

Я шепотом говорю как объяснить Ришелье мое отсутствие. Прохладный ночной воздух приятно освежает пылающий лоб. Такой ужас я испытываю второй раз в жизни. Господи, во что же ввязался этот мальчишка? В игры такого уровня где ничего не стоит жизнь. Ничья. В этих играх счет идет на тысячи жизней и судьбы государств. Что подвески Анны Австрийской перед угрозой войны с Англией?! Что ждет тебя, храбрый нахальный мальчик, уверенный, что Господь ежеминутно целует тебя в темечко, что судьба только и ждет момента высечь золотыми буквами твое имя в пантеоне Славы?! Гревский крест – на большее твои предки и сам ты не заслужили. Или каменный мешок Бастилии. Или кинжалы подосланных убийц. Не слишком ли большая плата за единственный проступок?
Я медленно отъезжаю шагов на сто. Сворачиваю и жду, когда кардинал с моими друзьями проезжают мимо. У меня есть десять минут. Не больше.
Я забегаю в трактир. Поднимаюсь на второй этаж. На всякий случай заворачиваюсь в плащ и открываю дощатую дверь. Я успел вовремя – она уже завязывает шляпу…
Мы не узнали друг друга…
Стоящая передо мной пышноволосая красавица казалась сводной сестрой той девушки, которую когда-то я вел к алтарю. Чем-то похожие черты лица, но совершенно другое выражение. Другая осанка и прическа. И все же это была она.
Тот, кто стоял перед ней тоже мало напоминал одуревшего от любви теленка, способного часами целовать ее руки и волосы. Постепенно удивление в ее глазах сменилось ужасом. Она тоже меня похоронила. Встреча двух покойных супругов. Я до боли закусываю щеку, что бы не сорваться на крик.
-- Узнаете ли Вы меня, сударыня?—вежливо спросил я.
Она хрипло выдохнула мое имя—имя, которое я уже начал забывать. Да, это я – сеньор Остолоп, главный герой комедии, разыгранной Вами и Вашим братцем.



-- Да, сударыня, граф де Ла Фер собственной персоной нарочно явился с того света, что бы иметь удовольствие видеть Вас. Присядем же и побеседуем, как говорит господин кардинал. – Главное, не дать догадаться, что я не знаю ничего, кроме этого разговора. Главное не сбить темп, не дать ей опомниться, говорить спокойно и размеренно, глядя в глаза. И самое главное – не дать ей подобраться к столу, где лежат пистолеты.
-- Вы демон, посланный на землю, власть ваша велика, я знаю, но я знаю так же, что часто люди с божьей помощью побеждали самых устрашающих демонов.—Вот именно, с Божьей помощью. Потому как более никто не поможет. Не к кардиналу же обращаться с жалобой.
-- Вы уже однажды оказались на моем пути, сударыня.Я думал, что стер Вас с лица Земли, но либо я ошибся, либо ад воскресил Вас…
Из ее горла вырывается стон, более подходящий зверю, нежели человеку.
-- Да, -- почти кричу я.—Ад воскресил вас, ад дал Вам богатство, ад дал Вам другое имя, ад почти до неузнаваемости изменил Ваше лицо, но он не смыл ни грязи с Вашей души, ни клейма с Вашего тела! Вы полагали, что я умер, не так ли? И я полагал, что вы мертвы. А имя Атос скрыло графа де Ла Фер, как имя леди Кларик скрыло Анну де Бейль. Не так ли Вас звали, когда Ваш почтенный братец обвенчал нас? Право же, у нас у обоих странное положение – мы оба живы только потому, что считали друг друга умершими. Ведь воспоминания не так стесняют как живое существо, хотя иной раз воспоминания терзают душу! – Надо успокоиться, иначе все пропало, но как же смешно, что говорить об этом—самом страшном в моей жизни-- я могу только с ней-- виновницей. Еще смешнее то, что она по-прежнему остается моей женой. И нет меж нами судьи кроме Бога.
-- Что привело Вас ко мне? – Ах, черт, она опомнилась. Опомнилась и пытается перехватить инициативу.
-- Я хочу сказать, что, оставаясь невидимым для Вас я упорно не выпускал Вас из виду и могу перечислить все, что Вы делали, начиная с первого дня Вашей службы у кардинала и до сегодняшнего дня.
Она недоверчиво улыбается. Я никогда не умел врать, черт побери мою честность!
По мере того, как я перечисляю, она бледнеет все более, хотя казалось, что это невозможно. Называет меня сатаной. Какая все же милая из нас получилась семья – сатана и демон! Мы стоим друг друга.
И вот теперь, когда она не ощущает почвы под ногами и задыхается от ужаса я выдаю главное – то, ради чего произносил весь этот монолог. Единственная вещь драгоценна для убийцы – собственная жизнь. За жизнь Д' Артаньяна она поплатится своей.
И тут сквозь ужас, который я ей внушаю, прорывается черная ненависть, страшно искажая черты ее лица.
-- Д' Артаньян жестоко оскорбил меня. Д' Артаньян умрет.
-- Оскорбил вас? Неужели Вы думаете, сударыня, что это возможно? – Я все более впадаю в бешенство – странное и неприятное ощущение.
-- Он умрет – как затверженный урок повторяет миледи. – Сначала она, потом он.
Я достаю пистолет, прижимаю дуло к ее лбу. Она по-прежнему остается моей женой. А забрать бумагу у трупа намного легче.
-- Сударыня, вы сию же минуту отдаете мне бумагу, которую подписал кардинал, или, клянусь всем святым, я пущу пулю Вам в лоб!


Я не шутил, скажу это и на исповеди. Если бы через две секунды ее рука не дернуласьк корсажу, раздался бы выстрел. И, возможно, тогда я бы перестал видеть сны. Возможно.
Она с проклятьем кинула бумагу мне в лицо, я опустил руку с пистолетом. Багровый туман перед глазами постепенно рассеивался. Я развернул теплый свиток. Да, в краткости и гениальности кардиналу отказать нельзя. Две строчки. «Все, что сделал предъявитель сего сделано по моему приказанию и на благо государства». Дата—две недели назад, жаль, что не два года. Подпись. Все. Бесценная бумага, право. Ну, что ж, кусайся, ехидна, если можешь. Зубы я у тебя вырвал. Перед уходом я сделал еще одну вещь – разрядил оба пистолета, лежащих на столе. Не люблю получать пулю в спину. Она яростно смотрела мне в след –плащ едва не задымился.
Я без труда изобразил из себя доблестного охранника кардинала. Благодаря моему дозору Его Высокопреосвященство был избавлен от врагов внутренних. А от внешних он и сам избавится. Царствие небесное милорду Бэкингему.

Наш вчерашний разговор с Гориан напомнил об этом фанфике

Миледи. Небольшая зарисовочка

Автор Ника



Гамлет: Я вас любил когда-то...

Гамлет:--Чья это могила, как тебя там?
Могильщик: --Моя, сэр...

--Уберите руки, Рошфор!
Эта фраза повторятся все чаще и чаще. В последнее время любезный граф стал позволять себе кое-какие вольности. Хотя я прекрасно знаю, что ничего плохого он мне не сделает. Он знает, когда надо остановиться. Ну пусть, мужчине надо дать почувствовать, что он мужчина, а Рошфор к тому же неплохой и может мне пригодиться. Но в последнее время он стал что-то совершенно невыносим со своим заигрыванием. Всему же есть предел, в конце концов...
Граф сделал мне предложение. Видная партия, но с меня, пожалуй, хватит. Бог троицу любит, да и с графами я завязала окончательно и бесповоротно. Последнего было более чем достаточно.
--Давайте займемся делом, Рошфор. Вы обещали научить меня фехтовать, помните?
--Ах, господи, зачем вам это? Поверьте, ваша сила не в шпаге...
--Рошфор, вы такой противный, когда пытаетесь льстить... лучше скажите прямо, что вам надо сегодня?
--Мне—ничего, а вот его преосвященство велел явиться ровно к восьми часам. Так что пойдемте вместе.
--Так-так, новое задание. А в каком он настроении?
--Гладит кошку.
--Которую?
--Персидскую.
--Черт, в самом отвратительном. Наверное, задание будет трудное, боиться, что я опять не справлюсь. Надо принести ему виноград, Рошфор. После кошек его преосвященство более всего любит эти ягоды.
--Не поможет. Он вот-вот начнет военные действия. Тут, пожалуй, поможет только та самая ваша сила, которая не в шпаге...
Моя рука поднялась сама собой. Ну пусть в бордель сходит, если уж так невмоготу.
Рука у меня оказалась ничего себе. Потер щеку. Видно, хорошо заехала. Ну пусть, поделом. Мужчину, даже самого хорошего, иногда надо поставить на место. А Рошфору до самого хорошего ох как далеко...
--Черт! Да я же пошутил! Ладно, простите... учтите, я извиняюсь редко...
--И вы меня простите. Учтите, я извиняюсь еще реже...
--Хорошо, я это учту. Тогда пойдемте, Анна, если мы опоздаем к восьми часам, он будет еще больше не в духе.
Анна. Так ОН меня называл. С первого дня. Ох, какое нехорошее воспоминание. Как много я тогда сделала неправильно. Но я была на десять лет моложе. Сейчас я уже гораздо опытней.
--Послушайте, Рошфор, сделайте одолжение. Не называйте меня Анной, мне это режет слух. Называйте меня леди Винтер, или миледи Винтер, как вам больше нравится.
--Понял. Но мне режет слух имя Винтер. Давайте будет просто миледи.
Я пожала плечами. Как там у Шекспира—«Что в имени тебе моем?» Однако нашелся такой, для которого имя было всем. Важнее жизни. Моей жизни. Зря вы первый начали, граф де Ла Фер. Ваш приговор уже давно подписан...

Я знаю, что я умру, потому что затеяла неравную игру. Я одна против четверых. Можно еще слуг посчитать. Рошфор поможет, но он не разделяет моей ненависти. Более того, он даже симпатизирует этому олуху д'Артаньяну. Но перед тем, как я умру, я все-таки успею кое-что сделать. Думайте обо мне что угодно, господин граф, ваше мнение меня уже давно не интересует.
Я узнала тебя, Граф де Ла Фер, благородный Атос, бесстрашный мушкетер, о храбрости которого ходят легенды по всему Парижу. Вожак «четырех неразлучных». Все правильно, все сходится. Как это на тебя похоже—надо руководить, командовать, опекать. Показать свое превосходство. Как на тебя смотрит этот гасконский мальчишка. Как жаль, что не удалось сделать из него свое орудие. Ради этой дурочки Констанции, которая ввязалась в такое дело, из которого не выходят живыми, он готов на все.
Вот мальчишек, пожалуй, у меня еще не было. А воображает из себя бог весть что. Да я ведь прекрасно знаю, куда ты побежал, вообразив, что я тебя могу прикончить прямо здесь. Не захотелось руки марать. Слишком много чести...
Ну и что такого в гасконском мужчине? А все говорят: ах, эти гасконцы, они такие, такие...
А «такой» был только один... Думает, что он мертв. А ему предстоит умереть второй раз. Как и мне...

--Вы свободны, Рошфор. А вас, сударыня, я попрошу уделить мне несколько минут...
Господи, и ты туда же. Но ты мне нужен, чтобы предоставить свободу действий. И чтобы отправить на тот свет благородного Атоса, я не перед чем не остановлюсь...
Рошфор, похоже, тоже понял, к чему все идет, и ему это не понравилось. Но что он может? Он, в сущности, мне никто. А у кардинала власть и деньги. А они у меня на исходе...
Ишь какой прыткий, несколько минут. Не ждите меня, Рошфор. Несколькими минутами тут не закончится. Когда вы последний раз были с женщиной, ваше высокопреосвященство?
Однако кардинал приятно удивил. К тому же он был действительно красив. Анна, будь она чуть расторопней, могла бы получить и Бэкингема и кардинала. Интересно, позволили ли герцогу хоть один поцелуй?
Вот и сто пистолей. Легко заработанные. Все же побольше, чем тридцать серебрянников. Приятно знать, что тебя оценили выше, чем спасителя...
Рошфор был дома. Ждал. Налил вино, протянул бокал. Да, это именно то, что мне сейчас нужно.
--Как вы можете это делать за деньги?
Я уже это делала за деньги. Отрабатывала титул графини де Ла Фер. Но только я надеялась, что это продлиться подольше. Ах, какая же я была дура...
И тут я заплакала. Впервые с того самого дня, когда я узнала, что со мной сделал мой муж, мой господин и повелитель, тот, который клялся жить со мной в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас. С тех пор я не пролила ни одной слезы. До сегодняшнего вечера.
--Возьмите деньги себе, Рошфор. Я не хочу к ним прикасаться.
--Вы не перестаете меня удивлять. Я не думал, что вы умеете плакать...
Я опять почувствовала, что рука сейчас поднимется сама собой. Однако он схватил меня за руки и прижал к себе. Тут я уже залилась слезами по настоящему... Он обнимал меня, гладил волосы и просил успокоиться. Сейчас начнет развязывать корсет. Чудес на свете не бывает...
--Да успокойтесь же, Анна. Останьтесь у меня, я вас не отпущу в таком состоянии.
--Я... я в состоянии дойти до дома...
--Да успокойтесь же, говорю вам. Не все мужчины такие, как ваш граф де Ла Фер...
Знает. Не важно откуда. Ну и хорошо, значит, знает обо мне все. Ничего не надо скрывать и прятать...
--Вы точно не хотите выйти за меня замуж?
Я покачала головой.
--Тогда может быть в шахматы? Одну партию? Можете играть какими хотите...
Я выбрала белые. Проиграла. Значит, скоро конец всему, так мне подсказывает моя пророческая интуиция. Так сказать, дежавю наоборот. Ну что же. Осталось только позаботится о том, чтобы у Джона были титул и имя. И чтобы ему рассказали обо мне так, как все было на самом деле...





Если можешь, ты прости меня, пожалуйста,--
Вдруг и я тебя когда-нибудь прощу?
(Юрий Визбор )

Ночью я сама пришла к нему. В конце концов, я молодая, красивая женщина, а он... не такой уж молодой, но тоже красивый мужчина. Я долго не могла уснуть, потом поняла, что мне просто хочется человеческого тепла и ласки. Поэтому я встала и тихо прошла к нему в спальню...
Он тоже не спал, наверное, думал обо мне. Все-таки с его стороны это очень благородно—знать все и не разболтать... скорей всего, кардинал ему все рассказал, вопрос только--зачем? Его преосвященство никогда ничего не делает просто так...
--Анна?
--Да. Подвиньтесь, я лягу рядом...
Он, улыбаясь, исполнил мою просьбу. Я задула свечу.
--Зачем? Я же сказал...
--Я знаю. Просто я люблю темноту.
--Я хочу тебя видеть.
--Не надо, пожалуйста...
--Ну хорошо, слово дамы—закон.
Он лежал на спине, закинув руки за голову. Хотя было темно, я прекрасно видела, как он улыбается моим ласкам. Вдруг он опять схватил мои руки, стал их целовать... Как мне было с ним хорошо в эту ночь, тепло и уютно...
--Бедная, бедная девочка... давай бросим все это и уедем вдвоем на край света... куда ты захочешь...
--Замолчите, Рошфор, еще немного и я на это соглашусь...
--Глупенькая, я же этого и хочу...
--Нет, нет... это темнота говорит, а не вы... Завтра днем все будет как прежде, мы снова будем слугами его преосвященства, будь он проклят, мы и не вспомним о том, что было сейчас...
--Хочешь, я его убью?
--Не надо. Я его сама убью.
--Как хочешь, только помни, что из Бастилии я тебя не смогу вытащить.
--Не беспокойтесь, до Бастилии дело не дойдет,--усмехнулась я.
--Тебе непременно надо его уничтожить?
--Конечно. Ведь он уничтожил меня. Око за око.
--Я тебя боюсь.
--Иногда я сама себя боюсь...
Это, наверное, было самое странное признание в любви на свете, ибо это была самая странная и короткая любовь, если вообще наши отношения можно было так назвать. Наверное, он правда любил меня, но я уже точно не могла никого любить. О, господин граф, вы полагаете, вы один страдаете на этой земле? Не знать мне покоя, пока вы живы, пусть это будет стоить мне моей собственной жизни, но это будет стоить того...



Я случайно встретила Aрамиса на улице. Лучше бы это был этот тюфяк Портос, уж из него бы я выудила кучу сведений, не прилагая к этому особенного труда. Но уж спасибо и на том. Сейчас меня одно интересует—есть ли в глазах кого-нибудь из вас человечность. У меня точно нет, но с меня уже давно нечего спрашивать. Теперь я знаю, столкнусь я с ТОБОЙ за каким-нибудь углом, ты меня заколешь кинжалом, а твои друзья будут приговаривать «браво». С д'Артаньяна тоже спрашивать нечего, хотя теперь у меня есть, чем шантажировать мальчишку. Сам виноват. За двумя зайцами погонишься, поймаешь Шарлотту Баксон на твою гасконскую голову. Я теперь, пожалуй, ненавижу тебя не меньше его, или все-таки немного меньше. Хоть и по глупости, но сказал правду. Мне следовало поступить так же.
Итак, я столкнулась с красавчиком случайно. Вернее, специально задела его плечом, но он со своим пресловутым благородством был уверен, что он меня толкнул. Могу я вас проводить куда вам угодно? О, это действительно было бы слишком забавно… а еще я могу ему представиться графиней де Ла Фер… но ведь это ему ничего не скажет, граф де Ла Фер мертв… мне вдруг захотелось повеселиться. Наверняка они рассказывают друг другу все, особенно наверное хвалятся успехами у дам. Я представила выражение твоего лица, когда твой дружок своим кротким голоском поведает тебе, что он познакомился с графиней… де Ла Фер…
Думает, что он хитер и таинственен, однако стоило мне едва коснуться его руки, как он уже выложил все, что мне было нужно и не нужно знать. Я уяснила твердо еще раз—ты отлично вымуштровал всех трех. Арамис, возможно, самый человечный из вас, но стоит тебе сказать слово и он тоже не остановиться не перед чем. Так что в ад, дорогие мои. Все четверо. Как там у вас—один за всех, и все за одного? Вот и замечательно... Его преосвященство мне только спасибо скажет...

Я держу в руке драгоценную бумагу с одной строчкой. Возможно, если я буду очень хитра и очень осторожна, а это мне совсем не трудно, я еще смогу выйти из игры живой, отправив тебя к праотцам. Возможно, после этого мне будет легче дышать. Любой судья оправдал бы меня, поэтому ты не потрудился дойти до суда...
Скрипнула дверь. Я машинально спрятала бумагу в корсет.
ТЫ!
На секунду у меня мелькнуло трусливое желание упасть на колени, плакать, просить прощенья, ползти за тобой куда угодно, на край света... нет, неправильно, это ты должен просить у меня прощенья… я виновата только в том, что думала о тебе лучше, чем ты есть… в эту секунду для меня никого не существовало, ни Джона, ни Рошфора, ни уж тем более кардинала... Но уже после первой твоей фразы, о храбрый мушкетер его величества, я поняла, что ты не изменился... точнее, изменился, стал очень несчастный и очень злой... все, что у тебя есть—это твои друзья... Как ты изменился в лице, когда я произнесла имя этого мальчишки!
Я вижу перед глазами черную точку пистолета. Я готова умереть, но не сейчас и не так. Сначала ты. Господи, как же я тебя ненавижу! Только ты мог довести меня до состояния животного страха, когда уже ничего не соображаешь... чем больше ты изображаешь из себя рыцаря печального образа, тем больше я убеждаюсь в том, что ты способен убить меня и второй раз, и третий и рука у тебя не дрогнет... только поэтому я отдала тебе бумагу... но учтите, господин граф, мои проклятья сбываются рано или поздно... Как я тебя ненавижу, ненавижу!! О, если бы ты был чуточку умнее, одно твое слово—и эта безумная война прекратилась бы в одно мгновенье... Но ты опять ничего не видишь, кроме себя, своего горя, своей трагедии. Твои друзья тебе дороже всего на свете. Меня как не было, так и нет. Будь проклят ты и твои дети, если они у тебя будут, и все, кто тебя окружают! Ни один из вас не будет счастлив, никогда!

--Анна, успокойся... успокойся, прошу тебя, успокойся... что случилось?
--Догони его... догони, можешь его убить, я выйду за тебя замуж... пожалуйста, прошу тебя, я никогда ни о чем не просила...
--Кого?
--Он, он... Атос и граф де Ла Фер—одно и тоже лицо...
--Я знаю. Перестань плакать. Ты что-то часто плачешь последнее время.
--Это к смерти...
--Ну-ну, перестань. Здорово же он тебя напугал.
--Неправда!
--Ну-ну. Ты все еще его любишь?
--Неправда…
--Не лги мне.
--С какой стати?
--Да потому что чем больше ты кричишь о том, как ты его ненавидишь, тем больше ты его любишь…
--Неправда. Я люблю тебя.
--Теперь моя очередь говорить неправда…
Он держит меня в своих обьятиях. Гладит волосы. Господи, как хорошо… господи, за что, за что ты мне встретился? Я была дурочкой, польстилась на деньги. Я потом только поняла, как я в тебя влюбилась… я забыла все, слишком забыла, и за это была наказана, но не слишком ли жестоко?
--Оставь его в покое. Их четверо и они одно целое, а нас только двое, и мы непонятно что.
Я вырвалась из его обьятий.
--Я одна, Рошфор. Тебя это не касается.
--Как хочешь, Анна.
--Я просила тебя не называть меня так…
--Хорошо. Могу я называть тебя Шарлоттой?
Он и про это знает. Его преосвященство перестарался. Шарлотта Баксон, Анна де Бейль, графиня де Ла Фер—действительно, не слишком ли меня стало много?
А что, если и вправду стать графиней де Рошфор? Это даст Джону и титул и имя. Нет, нет. Это меня не излечит. Меня уже, видимо, ничто не излечит. Это опять минутная слабость. Потому что Рошфор хороший человек, он первый принял меня такой как есть, а я знаю, на что я иду и я пойду до самого конца. Это будет не честно по отношению к нему. Пусть не верит мне, но я действительно его люблю, поэтому никогда не выйду за него замуж…





Ну где у вас гарантия, что хлеб, который ели вы,
Не будет завтра вам, как неоплатный долг, зачтен,
И где у вас гарантия, что гимн, который пели вы,
Не будет завтра проклят, заклеймен и запрещен?
Вот так живем, покуда честные, до первого ущелья,
До первого обвала, так, чтоб раз и навсегда...
... А что на юге?--а не юге много места для веселья,
Там солнце, камни, море, пальмы воздух и вода...
(Михаил Щербаков, Бабэльмандебский пролив.)


--Анна де Бейль, согласны ли вы стать моей женой?
Да, да, да! Тысячу раз да! Ты еще спрашиваешь? Господи, еще бы немного, я бы сама к тебе прибежала бы, наплевав на все правила и приличия... ты, видимо, не очень бы сопротивлялся...
Маленькая белая церковь в деревне. Согласны ли вы? Да... да...
Господи, кто тебе наплел, что он не мой брат, а мой муж? Один дурак сказал, другой услышал... как ты мог поверить такой сплетне со своим умом? Ты, взрослый мужчина, готов был верить всему что завистники наплетут о никому неизвестной девчонке. Искры достаточно, чтобы возгорелось пламя. Одной глупости хватило, чтобы я в твоих глазах стала чудовищем... Господи, да откуда я знаю, кто отравил твою собаку, нужна она мне была, как королеве две подвески кардинала...
Три месяца безумного, неземного счастья. Почему горе может длиться вечно, а счастье нет?
Тот вечер перед началом конца я вижу ясно, как будто это было вчера. Ты сидишь в кресле у камина, в руках «Жизнеописание цезарей.» Я молча отбираю книгу, сажусь к тебе на колени.
--Когда мне можно будет это почитать?
--Ты еще маленькая для таких вещей.
--Вот как, в самом деле? Не думаете ли вы, что провести один прием в салоне замка Ла Фер может быть труднее, чем понять смысл этой книжки?
--Я этого не думаю...
--А о чем вы думаете?
--О том, что я—самый счастливый человек в мире.
--Вы совсем не думаете о том, что мне скучно.
--Простите, я увлекся. Это в самом деле невероятно интересная книжка. Пожалуй, я вам ее дам, чтобы вы не скучали.
--Я не об этом. Мне до смерти надоели все эти приемы и принимание поздравлений. Разве вам не хочется спрятаться куда-нибудь от всего этого?
--Я думал, вам это все по душе, вы так прекрасно справляетесь с ролью графини...
--Но это же так просто. Всему этому нас обучили в монастыре. Сначала мне это нравилось, но теперь смертельно надоело. Поедем куда-нибудь, прошу вас!
Практически, я сама напросилась. С другой стороны, не эта случайность, так что-нибудь другое. Надо же было так потерять голову, чтобы забыть о самом важном!
Охота была всего лишь предлогом, чтобы забраться куда-нибудь подальше от всех... последнее, что я помню—я падаю с лошади... в гораздо большую пропасть, чем можно было представить... Но вы ошибаетесь, господин граф, думая, что от меня можно так просто избавиться, вы ошибаетесь, думая, что напав на ваш след я не буду следовать за вами везде и всюду, и я не успокоюсь, пока не отомщу вам за то, что вы со мной сделали...

Я просыпаюсь от собственного крика. Как давно мне все это не снилось.
--Анна, Анна, успокойся! Успокойся, это всего лишь сон, слышишь!
--О господи...
--Успокойся, успокойся. Я здесь, я с тобой. Хочешь вина?
--Нет, не уходи! Не оставляй меня!
--Хорошо, хорошо... я никуда не уйду...
--Не называй меня Анной, сколько раз повторять?
--Я не могу по другому. Не получается. С каким удовольствием я бы проткнул его шпагой... посмотри, до чего он тебя довел одним своим появлением...
--Так почему бы тебе этого не сделать?
--Не хочется в Бастилию особенно теперь, когда у меня есть ты...
--Послушай, Рошфор, не надо... оставь меня... я приношу людям одни несчастья...
--Ты только что просила не оставлять тебя.
--Это было минутной слабостью...
--Вот и хорошо. А я ей воспользовался.
--Ты потом пожалеешь об этом.
--Я уже об этом пожалел, и что это изменило?
--Какой ты...
--Замечательный, не так ли? Ты хотела сказать—противный, но не смогла, потому что я в самом деле самый замечательный, верно?
Я смеюсь. Я так давно не смеялась. Иногда человека достаточно просто согреть, чтобы он снова мог смеяться...

Я попалась в ловушку. Глупо и нелепо. Бог троицу любит. На этот раз мне от вас не уйти. Вон вас сколько собралось, чтобы со мной расправиться: бывший муж, бывший любовник, горячо любимый родственник, недоделанный священник и ваша передвижная физическая сила. Я прекрасно понимаю, что сейчас вы доведете до конца то, что задумали. Я готова. Мне не страшно. Страшно было только первые несколько минут, поэтому я и закатила весь этот концерт. Вам еще долго будут мерещиться мои крики. «Еще один шаг, д'Артаньян, и я вынужден буду скрестить с вами шпагу.» О, это было бы забавно, как бы я повеселилась напоследок. Если бы это действительно случилось! Но я же знаю, что стоит тебе сказать хоть слово, и они пойдут за тобой и в рай и в ад... когда-то и я тоже была на это готова... но ты этого уже не помнишь, как будто этого никогда не было... Мне не о чем жалеть. Джонни сильный мальчик, он прекрасно проживет и без меня в этом мире. Так будет лучше, запомнит меня молодой и красивой. Я не предвидела только одного—Рошфора, такого, каким он открылся мне—самым лучшим... но он, кажется, не из тех, кто будет долго убиваться, в отличае от д'Артаньяна, который и сейчас еще кажется готов зарыдать в любую минуту.
Мне не о чем оправдываться перед вами. Видели бы вы все это со стороны, благородные мушкетеры. Как это пошло, мерзко и не по мужски. Однако какими вы себе кажетесь праведными в своем возмездии...
Они ведут меня к реке. Неужели утопят? Нет, ведь из воды есть возможность выбраться. Нет, на этот раз ты все продумал до мелочей, так, чтобы раз и навсегда...
В самые последние минуты я вижу не прошлое, а настоящее. Рошфор. Тот, который согрел меня, принял такой, какой я была, и с кем я снова смогла смеяться...
Я умираю... через двадцать лет так же умрет король Карл, которого вы будете пытаться спасти всеми правдами и неправдами. У меня пророческий дар. Я это называю дежавю наоборот. Только в мою пользу это никогда не работало...
________________________________________________________________________________

Рошфор случайно столкнулся с четырьмя неразлучными в одном из придорожных трактиров на полпути к лагерю. Рошфора беспокоило долгая задержка Анны и он решил что мушкетеры могли бы что-нибудь слышать о ней, если бы она им где-нибудь встретилась. Но у него был приказ арестовать д'Артаньяна, поэтому Рошфор медлил, не зная, с какой стороны лучше начать разговор. Однако д'Артаньян не дал ему опомниться:
--Сударь, я вас искал повсюду! На этот раз вы от меня не уйдете!
--Да я не собирался никуда уходить. У меня приказ арестовать вас, господин д'Артаньян.
Д'Артаньян за один прожитый день сразу из бесшабашного мальчишки стал взрослым мужчиной, однако сейчас воскликнул с почти прежней запальчивостью:
--Плевал я на приказы!
--Напрасно, молодой человек,--ответил Рошфор.—Это приказ кардинала. Насколько вам известно, он равен приказу его величества.
Д'Артаньян сразу сник и оглянулся на Атоса. Атос поднялся из-за стола и подошел к Рошфору.
--Господин де Рошфор, мы направляемся в сторону лагеря. Д'Артаньян отдаст вам свою шпагу и даю вам слово, что мы сами проводим его в ставку кардинала.
--Это мне подходит. Тем более что я еду дальше, чтобы встретиться с одним человеком.
--Если вы говорите о миледи, то вы ее больше не увидите.
Рошфор медленно обвел взглядом всех четверых по очереди и все понял. Он побледнел, но ни один мускул не дрогнул на его лице.
--Можете передать это тому, кому вы служите,--добавил Атос, ничего не замечая.
--Господа,--вдруг сказал Рошфор.—Скажите, приходилось ли кому-нибудь из вас терять того, кто был вам дорог?
Теперь побледнел Атос, но ничего не сказал, однако д'Артаньян положил ладонь на эфес шпаги и закричал:
--Дуэль! Сейчас же! Прямо здесь, при свидетелях! Вы с ней были заодно!
--Уймитесь, юноша,--ледяным голосом произнес Рошфор.—Я не стану сейчас с вами драться: во первых, ваше горе сильнее моего, во вторых, этим никого не вернешь, а в третьих, как я уже говорил, я должен вас арестовать...
Д'Артаньян вытащил шпагу из ножен и протянул Рошфору. Тот взял ее в руки, подумал и сказал, обращаясь к Атосу:
--Господин Атос, вы даете мне слово в отношении вашего товарища?
--Я даю вам свое слово, господин граф.
Рошфор протянул шпагу д'Артаньяну. Затем вытащил из кармана бумагу с приказом об аресте и медленно на глазах у изумленных друзей порвал ее на мелкие клочки.
--Встретимся в ставке, господин д'Артаньян,--заключил он свои действия, поклонился остальным и вышел из трактира.
Д'Артаньян молча со всех сторон рассматривал свою шпагу, как будто видел ее в первый раз. «Рошфор в тысячу раз лучше всех нас вместе взятых»,--подумал он. Двадцать лет спустя ему предстояло еще раз убедиться в этом...

Рошфор вышел на улицу, взглянул на небо и перекрестился.
«Бедная моя девочка,»--подумал он.—«Прости, я не смог тебя защитить... Прости, но я не буду мстить—я один, их четеверо, это бессмысленно... Спи спокойно, моя любимая, я никогда тебя не забуду...»
Он вскочил на коня и умчался по направлению к лагерю.