Глава 12

Своевременное вмешательство

Следующие два дня я делил свое время между постелью, - когда понимал, что мне нужно уснуть, - и креслом, - когда понимал, что уснуть не смогу. Возможно, так бы продолжалось и дальше, если бы в это импровизированное пристанище страдания и печали не проник столь своевременно посланец из мира живых.
Инспектора Лестрейда, ( явившегося сюда под маской знакомого, а, может, врага? критика? союзника? – я больше не доверял себе, чтоб утверждать наверняка, кого именно) отнюдь не впечатлило, что в разгаре дня я все еще был в халате. Я продержал его на пороге своих владений довольно долго, пока скрип ступенек этажом ниже не сказал мне, что мы привлекаем ненужное внимание моей суровой хозяйки, у которой было обыкновение сначала выставить человека за дверь, а потом уже задавать вопросы. И поскольку, впустив его, я вызвал бы меньше домыслов, чем, если бы мы продолжали вести разговор на публике, я смягчился и неохотно сделал шаг в сторону, позволяя Лестрейду войти.
В комнате царил столь любезный моему сердцу беспорядок, но моему гостю он, видно, пришелся не по вкусу, и он окинул критическим взглядом газеты, которыми был усеян пол, башню из книг возле окна, которая опрокинулась несколько дней назад и все еще не была воодружена на место, одежду, перекинутую через спинку кресла и прочий набор предметов, которые обычно накапливаются у человека за двадцать четыре года существования. Когда его взгляд обратился ко мне, я понял, что инспектор ждет приглашения присесть. Так как я не особо жаждал его общества, и здесь не было стула, с которого не пришлось бы перекладывать целую кучу вещей, то я и ногой не пошевелил, чтобы продемонстрировать свое гостеприимство.
Мое нежелание изображать добросердечного хозяина натолкнуло его на естественный, но, тем не менее, совершенно ошибочный вывод.
- Вы больны? – спросил Лестрейд.
- Нет, - отрезал я, не испытывая особого желания посвящать его в причины своего поведения.
- Я вижу, - ответил он. Он говорил тоном, которым рано или поздно овладевают все полицейские – строгим, оценивающим, с легким намеком, что если ваш ответ не удовлетворит сего стража порядка, то ваш арест не за горами. – Пока все идет нормально, - продолжал он. – Я встал сегодня в пять утра.
- Замечательно, - откликнулся я. – Но вы же прошли пол-Лондона не для того, чтоб сообщить мне о своем распорядке дня? Чего вы хотите, инспектор?
К моей досаде, он начал расчищать себе место на видавшем виды кресле, из которого несколько месяцев назад выскочили пружины, и попытался куда-нибудь убрать коробку с книгами, спасенными от мусорного ящика разорившегося книготорговца с Гудж-стрит, пачку потрепанных выпусков «Иллюстрированных полицейских известий», несколько немытых пробирок, сломанную пипетку, три воротничка и полотенце, которое всегда было у меня на виду, потому что в случае необходимости я предпочел бы вернуться в мир людей чистым и свежим. Безо всякого приглашения , Лестред примостился на ручке кресла, которое тут же заскрипело и накренилось, отчего «Полицейские известия» каскадом посыпались на пол. Мы наблюдали за их падением, и когда слегка улеглась пыль, Лестрейд прокашлялся и попробовал пошутить.
- А жена еще зовет меня неаккуратным, - сказал он, прыснув от смеха. – Видела бы она эту картину.
- Инспектор –
-О, не обращайте на меня внимания, мистер Холмс. Просто сегодня такой день. Все началось так хорошо, и вдруг хорек тестя выскочил на дорогу и попал под проезжающий экипаж, и вот с тех пор все продолжается в том же духе. Возможно, вы слышали, что вчера инспектор Грегсон произвел арест. – Блеск его глаз сказал мне, что это обстоятельство оказалось довольно благоприятным. – Вы когда-нибудь слышали про старого Чарли Мейкписа?
- Насколько я помню, он был похитителем бриллиантов, до тех пор , пока его не арестовали в Саутгемптоне.
Лестрейд кивнул.
- Его «семейный бизнес» перешел к сыновьям. Ну, а Грегсон, послушав одного местного сплетника, арестовал прошлой ночью все семейство. Только теперь оказалось, что парни были задержаны в пятницу в одном увеселительном заведении в Ист Хэме за то, что напились там и дебоширили, а их отец последние три недели провел в постели со сломанной ногой. – Лестрейд широко улыбнулся. – Придется ему сегодня проглотить это, точно вам говорю.
- Вы пришли, чтобы рассказать мне об этом?
- Частично, - сказал инспектор, потирая подбородок с довольным видом человека, которому есть , что сказать и он не хочет торопиться. - Видите ли, мистер Холмс, это расследование получило новое развитие. Я зашел в Мэйфэр на квартиру к вашему кузену, надеясь проинформировать вас на этот счет, но этот Элджернон сказал, что с субботы вы там больше не живете. Надеюсь, у вас не возникло ссоры?
Все было гораздо хуже, хоть я и не мог признаться в этом Лестрейду.
Сокрушительное чувство вины заставило меня в тот день бежать из квартиры кузена. И с тех пор не оставляло меня, вынуждая держаться подальше от тех мест. Бессмысленная смерть Фэйрфакса настолько опустошила Майлса, что мне невозможно было оставаться там и быть свидетелем его скорби. И мне по-прежнему не хватало смелости признаться ему, что в то утро я говорил с Фэйрфаксом. Я не мог посмотреть ему в глаза и рассказать, какую роль я сыграл в несчастной кончине его друга. У него были бы все основания меня порицать, ибо я и сам сурово себя винил.
Из того немного, что удалось мне узнать, я выяснил, что после нашей встречи Фэйрфакс отправился в Вестминстер, где какой-то мальчик видел, как он спускается по ступенькам к береговой полосе. Там он собрал камни и набил ими карманы, а потом стал медленно входить в реку до тех пор, пока голова его не исчезла под водой, после чего и подняли тревогу. Но к тому времени, когда его нашли, для него было уже слишком поздно, и так же поздно было исправлять причиненный мной вред .
Мое уединение в эти последние дни дало мне возможность все это обдумать. Когда человек совершает такую прискорбную оплошность, которая приводит к гибели другого человека, он неминуемо должен начать сомневаться в своих суждениях. И так как моя профессия требовала, чтоб я рассуждал здраво и безукоризненно, то последствия моей роковой ошибки были еще более тяжелыми.
Я , конечно, мог попытаться сказать себе, что на такие отчаянные меры Фэйрфакса толкнула исключительно алчность шантажиста, но я знал, что лишь обманывал этим себя. Я колебался в тот день, ничего не предпринимая то под влиянием своего безмерного тщеславия, то глупой самонадеянности, и , таким образом, был столь же беспечен по отношению к чужим судьбам, как ребенок, играющий в войну с заряженным револьвером.
Я видел лишь выгоду, которую могу извлечь из чужого несчастья, а страхи Фэйрфакса просто отбросил в сторону, поскольку счел их малоинтересными. Я разрушил ту надежду, что подал ему Майлс, сказав, что он все равно никогда не освободится от власти этого ужасного человека. Сам того не желая , это я заклеймил его этой печатью отчаяния. Когда я говорил, что пора положить конец его мучениям, то имел в виду законную кару для шантажиста. Фэйрфакс расценил это по- своему. И следовательно , в некоторой степени ответственность за его ужасный конец лежала на мне.
Кроме того, сейчас вся моя неуверенность и сомнения окрепли и раздирали мою душу. Я не знал теперь , как сломать железную хватку шантажиста, жертвы которого скорее пойдут на смерть, нежели согласятся разоблачить его, рискуя вызвать гнев столь опасного врага. Я готов был отказаться от своей профессии в самом начале карьеры и, приняв предложение Майкрофта, согласиться на прозаическое существование в безликом правительственном департаменте, где я никому бы не причинил вреда. Послужить причиной гибели человека было непростительно; продолжать идти тем же путем, где подобное легко могло повториться, было бы полным безрассудством.
За мое недомыслие Фэйрфакс заплатил жизнью; мою же участь еще предстояло решить Провидению.
Но я и помыслить не мог о том, что судьбе угодно будет принять вид поднявшегося не свет не заря, утомленного, слегка измочаленного инспектора полиции, который скорбел к тому же по утрате своего хорька. Оглядываясь на прошлое, могу сказать, что рад теперь тому, что в тот день Лестрейд пришел ко мне; я не хочу даже думать о том, как бы пошла моя жизнь, если б не это его вмешательство.
Однако, в тот момент я ведать не ведал о той услуге, что он оказывал мне своим приходом; и как раз наоборот, был совершенно не в восторге от его затянувшегося визита, хотя он, казалось, и не замечал , как во мне с каждой минутой все более нарастала раздражительность.
- А к вам я зашел потому, - неторопливо продолжал Лестрейд, - что хочу вас кое с кем познакомить. То, что я узнал, проливает свет на это дело.
- Ваше дело, - холодно напомнил я ему. Не было никакой необходимости скрывать имя этой особы, так как было ясно, что он мог говорить только об одном человеке. – Лестрейд, и чтобы вам ни сказала миссис Фаринтош, меня это не интересует.
- Ну, пусть «мое дело», - согласился он, внимательно взглянув на меня. – Однако, я, в самом деле, считаю, что вам следует послушать рассказ этой дамы, независимо от того, интересно вам это или нет. В конце концов, не каждый же день человек получает удовлетворение от доказательства своей правоты.
С этими словами он встал, и старое ветхое кресло, издав ужасный скрип, вновь вернулось в свое исходное положение.
- Ну, я жду вас через час на нашем обычном месте. До встречи, мистер Холмс.
«Нашим обычным местом» было кафе на вокзале Чарринг-кросс; и хоть там и не было приличного кофе и мало-мальски съедобных сэндвичей, но у этого кафе было то преимущество, что там можно было встретиться и переговорить друг с другом, не привлекая к себе ненужного внимания.
Я потратил даром немало времени, пока кипел от возмущения , вспоминая надменный, как мне показалось, намек Лестрейда на то, что мне больше нечем заняться. Когда я, наконец, признал, что в этом отношении он был прав, я понял, что должен попытаться как-то оправдать свое существование, выйдя за пределы этой квартиры. И в итоге опоздал минут на десять. Тем не менее, я все же явился туда раньше инспектора и его спутницы, которая смущенно извинялась за свое опоздание в связи с задержавшимся Кройдонским поездом.
Миссис Фаринтош, которой тогда было лет тридцать пять, с ее розовыми пухлыми губками, волосами цвета спелой пшеницы и известной долей обаяния, на первый взгляд казалась одной из этих воркующих, надоедливых женщин; она обожала пустить слезу и подносила к глазам платок всякий раз, когда ей казалось , что она утратила наше сочувствие. Вернее сказать, мое сочувствие , и в отношении меня ее чары были истрачены впустую, чего нельзя было сказать о Лестрейде, который, на мой взгляд, выказывал чересчур много понимания. Выслушав очередное его добродушное заверение, что мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь ей, я пнул его под столом ногой, чтобы образумить.
- Но что же мне делать? – причитала она, принимая из рук Лестрейда чистый платок и промокая им глаза. – Боюсь, что это все из-за меня.
- Да, - кивнул я. – И с вашей стороны глупо было надеяться, что все это останется тайной для всех.
Ее глаза широко распахнулись, не могу только сказать от чего точно – от тревоги или от удивления такой резкой прямоте с моей стороны, я был еще не настолько сведущ в особенностях дамского поведения, чтобы сказать наверняка.
- Что ж, хорошо, - сказала она, бросая взгляд на своего галантного защитника, который ответил ей взглядом, полным простодушного сочувствия, - раз вам уже все известно, я вижу, что должна положиться на ваше милосердие.
Она скомкала в руке носовой платок, глубоко вздохнула и в следующее мгновение перед нами предстала не всхлипывающая несчастная миссис Фаринтош, а ее восхитительно твердая и спокойная копия.
- Я познакомилась со своим мужем, покойным полковником Фаринтошем, в Индии. Я приехала туда, чтобы выйти замуж за своего жениха , но по прибытии узнала, что он внезапно умер. Полковник был частым гостем в доме Ройлоттов, у которых я остановилась до тех пор, пока не смогу вернуться домой, и постепенно мы привязались друг к другу. Он был старше меня, и у него уже было двое взрослых детей, которые не скрывали своих опасений относительно нашего союза. Но я любила своего мужа – это правда, в этом вы должны мне верить, джентльмены.
- Мы верим, миссис Фаринтош, - сказал Лестрейд.
- Когда три года назад он умер, то основную часть своего состояния он оставил детям – совершенно естественно и, как и должно - мне же досталась ежегодная рента и почетная обязанность хранительницы диадемы из опалов, которая, как говорят, когда-то принадлежала Анне Богемской. В случае моей смерти или замужества диадема должна была вернуться в семью моего покойного супруга. Но, - добавила она, опустив глаза, - какова бы ни была сумма ренты, у меня были долги.
- Игорные? – предположил я.
- Да, но они не мои. Полковник Фаринтош много времени проводил на бегах, как и многие другие джентльмены. Однако, ставки, которые он делал, заставляют усомниться в его благоразумии.
- Почему вы не обратились за помощью к его детям?
- Мистер Холмс, я не могла! Это разбило бы им сердце. Они так почитали своего несчастного отца, и пока он был жив, даже тени скандала ни разу не коснулось его благородного имени. Несмотря на всю их холодность по отношению ко мне, я не хотела бы, чтобы они страдали, и не могла допустить, чтобы имя моего супруга было запятнано позором.
- Иными словами, они бы вам не поверили?
На какую-то долю секунды ее маска спала, и взгляд сделался жестким. Под поверхностным фривольным антуражем этой женщины, что казалось, еле сдерживала слезы, на самом деле скрывалась железная решимость.
- Ну, да и это то же, - призналась она. – У его детей вызывала возмущение даже моя рента. Собственных денег у меня нет, мистер Холмс. Если бы им удалось лишить меня ренты, то я оказалась бы на улице без гроша за душой. Если б я сказала им о долгах их отца, они бы все отрицали. И они нашли бы поддержку в обществе, ибо полковник скрывал свою увлеченность скачками от всех, кроме меня. Все, чем я располагала, было лишь свидетельство букмекера. Как полагаете, кто бы поверил мне при таких обстоятельствах?
- Так бремя этих налогов легло на вас одну?
Она кивнула.
- У меня не было денег, и я заложила диадему, сделав с нее копию, на тот случай если кто-то из членов семьи захочет ее увидеть, на что они имели полное право. Я собиралась вернуть заем вместе с процентами, как только смогу. К концу будущего года мне бы уже удалось это сделать. Но тут состоялась эта выставка. Все семейство стояло за то, чтобы выставить диадему на всеобщее обозрение, но я знала, что как только она подвергнется осмотру специалистов, тут же выяснится, что это подделка.
- И вы были бы изобличены.
- Они были бы безжалостны. Я не могла так рисковать. Я, как могла, тянула время до тех пор, пока это уже не возбудило некоторые подозрения. Когда Чарльз – то есть, мистер Родни-Вэр – пришел забрать диадему, боюсь, я потеряла все самообладание. Он выказал такое понимание. Заверил меня, что ничего не скажет семье и что эта копия будет выставлена под видом оригинала. Он также предложил… - Тут у нее перехватило дыхание, и она кашлянула. – Он предложил, как можно решить мою проблему.
Лестрейд резко откинулся на заскрипевшую при этом спинку стула и неодобрительно поморщился.
- Вы ждали, пока не услышали это, - сказал он.
- Мистер Родни-Вэр сказал, что диадема может пропасть, - продолжала миссис Фаринтош. – Он сказал, что экспонаты порой пропадали при перевозке. А так как диадема должна быть застрахована наравне с другими экспонатами этой выставки, то в случае ее потери, я получила бы щедрую компенсацию. – Она склонила голову и всхлипнула. – Не буду отрицать, что эти деньги решили бы все мои проблемы. Я знаю, что это нехорошо, но мистер Родни-Вэр был так добр, и мне казалось, что это единственный выход.
- Весьма любезный господин, - заметил я. – Я полагаю, что он действовал не только из альтруистических побуждений?
Она спокойно выдержала мой испытующий взгляд.
- Мы достигли взаимопонимания в этом вопросе, мистер Холмс, если вы это имеете в виду.
- Кому еще было известно об этом соглашении?
- Никому.
-Кому-то все же было о нем известно, миссис Фаринтош. Вот почему была похищена диадема.
- Но разве ее взял не Чарльз?
- Нет, это был некто, желающий изобличить вас, мадам. Вы должны быть готовы к этому.
- Да, мистер Холмс, - сказала она. – Я уже думала об этом. Теперь я вижу, что мне нужно быть готовой ко всему…. если вы не сможете помочь мне.
У меня было какое-то тревожное ощущение, что такой разговор когда-то уже был. Миссис Фаринтош была крепче духом, чем несчастный Теодор Фэйрфакс, но я пришел в замешательство, услышав, как она произносит слова, что звучали сейчас для меня, словно эхо его последнего отчаянного решения.
Я отнюдь не опасался за жизнь этой леди – хотя, возможно, это было и не очень умно с моей стороны , особенно если учесть, что я склонен был недооценивать те глубины отчаяния в которые может броситься ослабевший от горя страдалец – ибо мне казалось, что миссис Фаринтош вполне способна решить ситуацию с помощью своего шарма, какой бы неблагоприятной она не была. Она определенно покорила Лестрейда своими женскими чарами, против которых обычный человек был совершенно беззащитен, и, несомненно, похожая история приключилась и с Родни-Вэром.
И хоть я и не поддавался на все эти ухищрения и был совершенно равнодушен к притворству мадам, я был сейчас не в том положении, чтобы говорить о высоких моральных ценностях, учитывая мои собственные прегрешения за последнее время. Даже если ее деяния были преступны, это не оправдывало грабителя, мучившего свою жертву страхом разоблачения. Более того, она сделала мне одолжение, подтвердив, что моя гипотеза о краже диадемы была верна. И теперь она вправе была ожидать, что я в какой-то степени отплачу ей тем же. Если я не в силах был отнестись к своим клиентам хоть чуточку иначе, чем это было в отношении Фэйрфакса, то мне не на что было надеяться, так же, как и миссис Фаринтош.
- Однако, - начал я, - я вовсе не считаю, что до этого может дойти. Украденную диадему пока еще не вернули. Следовательно, мы должны воспользоваться этим промедлением нашего противника и нанести ему упреждающий удар. – Я вздохнул и спросил себя, что подумает о моем решении Лестрейд. – На самом деле, ваша проблема решается очень просто. У вас же есть настоящая диадема из опалов. Все, что вам нужно сделать, это выплатить ваш заем и вернуть себе диадему.
- Но я не могу, - сказала она. – Я все еще должна немногим более трехсот фунтов.
- А не могли бы вы уговорить какого-нибудь приятеля одолжить вам эту сумму? Вот, к примеру, мистера Родни-Вэра? Может, вам следует напомнить ему о вашем «взаимопонимании». Это могло бы воодушевить его на внесение посильного вклада в ваше дело.
Лестрейд неловко заерзал на своем стуле, но миссис Фаринтош совсем не выглядела смущенной. За мою маленькую подсказку я был вознагражден ее, пожалуй, первой искренней улыбкой за весь этот день.
- Вы умный человек, - сказала она, задумчиво кивнув. – Я сделаю, как вы говорите. И никогда не забуду вашу доброту ко мне в эту трудную минуту. Спасибо вам, мистер Холмс. Вы вернули мне веру в людей.
Я мог бы ответить, что это чувство было взаимным. Но на этом наш разговор был окончен, и мы распрощались. Миссис Фаринтош отправилась приводить свои планы в исполнение, оставив меня в обществе недовольного и даже немного раздраженного инспектора Лестрейда.
- Если кто-нибудь меня спросит, - сказал он, - то я скажу, что ни о чем таком не слышал. Я отнюдь не в восторге, что буду должен закрывать на что-то глаза. Этот Родни- Вэр замыслил получить наживу путем обмана и втянул в это миссис Фаринтош. Это же преступление.
- Если вы арестуете Родни-Вэра, он, наверняка, скажет, что миссис Фаринтош была его сообщницей и результат будет тот же, как если бы наш грабитель заявил, что диадема не настоящая. Нет, миссис Фаринтош пострадать не должна. – Я улыбнулся. – Хотя я не могу сказать того же о мистере Родни-Вэре.
- Так ему и надо, - сказал Лестрейд. Он испустил громкий вздох и сунул руки в карманы. – Что ж, полагаю, что особого ущерба причинено не было. Однако, я не прочь бы арестовать этого негодяя. Это же преступление – строить козни против такой милой женщины.
Такая оценка нашей леди показалась мне довольно забавной.
-Не слишком беспокойтесь на сей счет, Лестрейд. Я уверен, что миссис Фаринтош более, чем способна обратить все в свою пользу.
- А как насчет нашего грабителя – если допустить, что Родни-Вэр не вор? Мне-то он, по-прежнему, кажется прекрасным кандидатом на эту роль.
Я покачал головой.
- Как он сказал миссис Фаринтош, можно было похитить экспонаты, находящиеся под его охраной, гораздо более простым способом, нежели кража со взломом. Нет , грабитель кто-то другой. И весьма характерно, что в этот раз он действовал вразрез со своей обычной схемой.
- Вы имеете в виду то, что он пока не уличил во лжи миссис Фаринтош, предъявив доказательства подлога?
- Да. И это наводит на мысль. В чем причина? Он знаком с этой леди? Он сочувствует ей?
- В таком случае, мне стоит расспросить ее о ее знакомых, - сказал Лестрейд, открывая свою записную книжку и слюнявя кончик своего притупившегося карандаша.
- Вы могли бы включить в этот список банкира, давшего распоряжение о выдаче займа, и ювелира, изготовившего копию с этой диадемы. Я не говорю, что они приняли в этом преступлении непосредственное участие, но они могли случайно рассказать обо всем кому-то другому.
- Я сообщу вам о том, что мне удастся узнать. – Инспектор захлопнул записную книжку и посмотрел на меня. - Если вам, конечно, интересно.
Я кивнул.
- И где я смогу найти вас, мистер Холмс, в том случае, если вы будете мне нужны?
- В квартире моего кузена. Есть нечто такое, что я очень долго упускал из виду и сейчас должен уделить этому самое пристальное внимание.
- Я бы подумал, что вы говорите о каком-то незавершенном расследовании, - посмеиваясь, сказал Лестрейд.
- Да, инспектор, - ответил я. – Так оно и есть.